Произошедшая в начале XXI века публикация переводов на русский язык трудов известного американского философа и социолога, последователя Гуссерля Альфреда Шюца позволяет российским интеллектуалам познакомится с базовыми идеями так называемой феноменологической социологии, основателем которой как раз и считают Шюца. Вообще говоря, в самой идее феноменологической социологии содержится некоторая парадоксальность: феноменология базируется на анализе кругозора отдельного человека, и специально отвлекается от вопроса о существовании внешнего мира, в то время как социология говорит о взаимоотношениях многих людей, ни один из которых не является привилегированным наблюдателем. И, тем не менее, в феноменологической социологии два этих полярных подхода примиряются: несколько огрубляя, можно сказать, что Шюц пишет о том, как выглядят социальные отношения с точки зрения индивидуального сознания. Важнейшей ситуацией, которая позволяет индивиду прорвать свое солипсистское одиночество и перейти к отношениям с современниками является непосредственное общение с другим человеком. Вообще, в тех своих трудах, где Шюц выступает более философом, чем социологом, он признает, что вопрос о том, как человек признает наличие у другого человека такого же сознания, как и у себя самого, является если не совсем нерешаемым, то очень сложным. Попытки решения этой проблемы, сделанные основателем феноменологии Гусерлем Шюц критикует и отвергает. Но, коль скоро, в повседневной жизни мы – основательно или нет – все-таки признаем своих собеседников и соратников сознательными существами не хуже нас самих, то и Шюц, переходя к собственно социологическим изысканиям, оставляет нерешенную философскую проблему «в тылу», и начинает говорить о волшебных «мы-отношениях», возникающих между непосредственно общающимися людьми.
Базой для того, чтобы человек смог мыслить общества, по Шюцу, является «ситуация лицом-к-лицу», т.е. ситуация непосредственного общения – когда два человека находятся по отношению друг к другу в «ты-ориентации», в результате чего между ними возникает «мы-отношение». В ситуации «лицом-к-лицу» - для феноменологии это особенно важно - оба общающихся человека делят общее пространство и время и сознают, что находящееся перед глазами собеседника пространство и время в значительной степени совпадает с моим. В мы-отношениях «хотя я и не могу знать специфического и точного содержания твоего сознания, я тем не менее, знаю, что ты человек, наделенный сознанием».
Система знаний и представлений индивидуума об обществе, по Шюцу представляет собой, как бы систему концентрических кругов, в центре которых находятся сам индивидуум, в ближайшем к нему кругу находятся те, кто непосредственно с ним общается – и далее , известные или лишь предполагаемые люди вытраиваются по степени убывания непосредственности присутствия и возрастания анонимности. «Социальный мир с alter ego в нем организован вокруг Я как центра; элементы этого мира имеют различные степени близости и анонимности. Здесь Я, и рядом со мной alter ego, чьи «души открыты», как говорит Киплинг. Далее следует те, с кем я разделяю время и пространство, кого я знаю более или менее близко. Следующими по порядку идут многообразные отношения с теми, личности которых мне интересны, хотя я имею лишь косвенное знание о них, полученное, например, из их работ, сочинений или сообщений других…». При этом представление о человеке, выработанные в результате «мы-отношений» с определенными искажениями проецируется на удаленные и анонимные «они-отношения».
Высокая степени обобщенности, достигнутая в трудах Шюца на первый взгляд позволяет сделать его социологические идеи применимыми к любым обществам всех времен и народов. Но – лишь на первый взгляд. Хотя Альфред Шюц, умерший в 1959 году - сын эпохи, сравнительно недалеко отстоящей от нашей по времени, в его трудах нет – и. видимо, не могло быть – упоминаний о тех технических средствах, которые коренным образом изменили структуру общения в последнее десятилетия ХХ века. Иными словами, Шюц ничего не писал о прогрессе средств коммуникации, видимо считая, что он не привносит ничего принципиально нового в ситуации, анализируемые в его философии. Шюц был автором доинтернетной эры.
Между тем, зная, к чему приводит развитие телекоммуникаций, можно увидеть и то, как оно воздействует на анализируемые феноменологами «Мы-отношения».
Прежде всего, общение уже давно не требует общего пространства и времени. Технические средства позволяют нам говорить с теми, кто находится в тысячах километров от нас. Правда, на это можно возразить, что увеличение размеров пространства еще не противоречит самому принципу общего пространства как такового. Однако техника позволяет ликвидировать и общее время, и самый элементарный пример этого – телефонный автоответчик. Когда я прослушиваю сообщения, оставленные на моем телефоне, я как бы получаю послания, идущие мне «из глубины времен» - может быть, не такой уже и глубокой глубины, но дело не в количестве минут и веков, а в принципе: благодаря автоответчику я вступаю в общение с собеседником, который мне в данный момент не синхронен, и с которым, в силу этого, невозможны по терминологии Шюца «мы-отношения». Между тем, послание на автоответчике – лишь одна из большого круга техногенных ситуаций, когда мы получаем послания от «мнимых» собеседников, оставшихся в прошлом.
Еще одна распространенная ситуация такого рода - телепередачи, идущие в записи. Правда, на это можно возразить, что восприятие записанных для нас посланий не является общением. Строго говоря - да. Но это не значит, что эти ситуации псевдаобщения не могут заменить ситуации «настоящего», «полноценного» общения в роли тех первичных элементов социального опыта, отталкиваясь от которых человек, согласно постулатам феноменологической социологии, достраивает свои представления о социальном мире в целом. Да и общение разделенных временем и пространством людей вполне возможно: представьте себе, что вы смотрите идущую в записи телепередачу, в которой ведущий просит зрителей присылать письма (или SMS, или сообщение на пейджер) с ответом на некий вопрос. И вы посылаете письмо - отвечая человеку, задавшему вопрос много месяцев назад, а сейчас вступившему в общение с вами лишь с помощью созданной машинами имитации самого себя.
Стоит отметить, что такого рода явления не являются исключительной новацией нашей, компьютерной эпохой – в принципе, любой способ записи информационных сообщений позволял организовать беседу через километры и годы. Как отмечал немецкий социолог Никлас Луман, первоначальная, устная коммуникация была «с необходимостью синхронной», однако «письменность делает возможной десинхронизацию самой коммуникации». Однако, появление более совершенных телекоммуникационных технологий делает «десинхронизацию» более интенсивной, частой и наглядной.
Итак, первый способ разрушения «первичной ситуации» феноменологической социологии – размывание понятия «общее пространство» и «общее время».
Второй способ – замена человека в общении его аспектом или «частью», неполное присутствие собеседника в коммуникации. В свое время Вальтер Беньямин написал ставшую очень известной работу «Произведение искусство в эпоху его технической воспроизводимости», в которой говорил, что при репродукции произведения искусство теряет свою «ауру». В наше время встает аналогичный вопрос об утрате «ауры» человеком при его ретрансляции – поскольку и человек стал объектом «Технической воспроизводимости».
Появление любого технического устройства - посредника между двумя общающимися личностями - немедленно «разрезает» собеседника, позволяя иметь дело лишь с одним из его аспектов. Телефон дает лишь голос, а сейчас все более популярными становятся каналы общения, оставляющие от «коммуникантов» лишь текстовые записи их посланий да имена тех, кто говорит – причем, и имена часто заменяются псевдонимами («Никами»). Что интересно, возможности современной техники вполне позволяют создать иллюзию живого присутствия собеседника – дав одновременно и его изображение и звук. Однако, такие, казалось бы, наиболее совершенные средства дистанционной коммуникации получили сравнительно небольшое распространение – и не только потому, что они дороги, но и потому, что жители современных больших городов предпочитают форматы общения, обеспечивающие достаточно высокую степень неучастия в процессе общения, когда имя скрывается за псевдонимом, лицо - за компьютерным экраном, а сама деятельность по общению оказывается «побочной»: общаясь, можно одновременно пить кофе, работать, смотреть телевизор – или, наконец, общаться одновременно с другим партнером. Неполнота телесного присутствия собеседника в общении, которое первоначально было лишь следствием несовершенства техники, не способной передать весь человеческий облик во всех его нюансах, теперь стало удивительно релевантным неполноте психологического присутствия человека в общении. Таким образом, когда вместо живого человека с его плотью, глазами, голосом и «аурой» перед нами оказывается лишь «выскакивающие» на экране компьютера буквы, то это не только техническое последствие ретрансляции информационного сообщения, но и символическое обозначение того, что наш собеседник действительно не хочет весь, целиком, душой и телом отдаваться коммуникации с нами.
Опыт общения с государственной бюрократии последних столетий говорит, что крайне неблагоприятным знаком для просителя является ситуация, когда высокопоставленный бюрократ отказывается общаться с человеком лично, а предпочитает обмениваться записками и резолюциями через своего секретаря. Поведение чиновников вполне объяснимо. Согласно последним данным психологии, непосредственное наблюдение «тела» собеседника обязательно и непроизвольно порождает эмоциональную реакцию – в частности, потому, что человек бессознательно пытается повторять те же самые движения (в частности мимические), что и собеседник. Отказ от живого общения может означать нежелание эмоционального соучастия с возможным собеседником, а быть может даже нежелание подробно вникать в его аргументы.
Феноменология утверждает, что соприсутствие двух общающихся людей в едином времени и пространстве порождает «эмпатию» т. е вчувствование, - бюрократы, избегающие живого общения с просителями, гарантируют себя от возникновения эмпатии. Между тех, техническая система средств коммуникации позволяет множеству пользующихся ею людей почувствовать себя «большими начальниками», чей автоматизированный «секретарь» отсекает их от «просителей» - хотя и исправно передает записки. То, что первоначально было последствием ограниченных возможностей техники, теперь стало средством обеспечения своеобразного психологического комфорта, возникающего благодаря тому, что собеседники избавляются от эмоциональных нагрузок и ответственности живого общения.
Поскольку средства коммуникации прячут человека за маской, это создает предпосылки для того, чтобы маска могла оказаться ложной – постольку, поскольку её носитель все равно скрывается. Так появляются многочисленные случаи обмана и полу-обмана в общении, построенном на телекоммуникациях. Собственно говоря, уже обычная, бумажная почтовая переписка может порождать ситуации, когда истинный отправитель явно не соответствует, своему образу, вырисовывающемуся в письмах. Но до возникновения Интернета такого рода случаи были либо курьезами, либо уголовными преступлениями, а Интернет сделал их обыденностью: достаточно вспомнить многочисленные случаи розыгрышей, когда под псевда-личностью некой якобы сексуально-доступной девушки скрывался юноша (и – наоборот).
Но самое интересное – что маска может скрывать вообще не человека. Во-первых, под видом единичного субъекта может скрываться целая «коллективная реальность». За персонажем виртуальной сетевой игры или за традиционным участником разговоров в чате может скрываться не один, а много людей, работающих по очереди или вместе – как угодно. Коллективные авторы, какими был Козьма Прутков или Николя Бурбаки в Интернете – обычное дело. За персонажем интернет-общения может скрываться организация. Наконец, персонаж может быть результатом преднамеренного конструирования – и даже если «конструктором» общающимся с нами мнимого лица будет один человек, само сконструированное лицо человеком уже нельзя будет считать, оно будет представлять собой лишь «технологический узел» - при этом, под технологиями мы в данном случае понимаем не только собственно техническую сторону дело, но и сконструированные создателями «персонажа» алгоритмы его поведения. В конце концов, в компьютерных играх есть персонажи, как управляемее живыми игроками так и действующие в соответствие с написанными для них программами – и внешне эти персонажи не различаются, хотя, казалось бы, отличие между ними радикально: у первых из них есть «живая душа», живой прототип» - у других его нет, это просто «механические игрушки».
Ярким примером того, как в Интернете активно общаются «нелюди» могут служит откровения известного писателя-фантаста Леонида Каганова, в начале 2007 года рассказавшего в своем «живом журнале» что создал трех так называемых «роботов» - то есть программ, без участия человека общающихся на пространстве Интернета. В частности, как сообщает Коганов робот «otec_mihail» ищет сообщения с матерными словами и по-стариковски ворчливо вразумляет (фразы вразумляющего ворчания мы накидали с Валишиным). За пару дней робот отпарсил больше тысячи матершинников. Судя по приходящим каментам, некоторых он действительно сумел вразумить - они убирают матерные слова под кат и сожалеют, что необдуманно обидели читателей… Еще один робот, которого я ради шутки сделал: k-31415926. Он очень тупой: ищет посты со словами "робот" и приходит с комментарием "Ну, вот я робот. И что? И чем я хуже вас? Белковая плесень рано или поздно вымрет, будущее за нами, роботами!" Выглядит очень смешно, хотя этот кретин постоянно реагирует на украинские посты типа "пишла на роботу". Реагирует народ на этого робота в целом очень весело и доброжелательно. Чаще в духе "чувак ты чо курил?" Хотя есть заметный процент умников, которые начинают писать в ответ роботу длинные телеги, объясняя ему (!), что у роботов нет, мол, души, чувств, любви, и потому они - тупые железяки. Робот счастлив слышать такие вразумления . Третий робот - тот же otec-mihail, который ищет посты со словами "otec-mihail (робот|бот)" и оставляет комментарий, что нет, я вовсе не робот, с чего вы взяли? Просто мне больно видеть упадок нынешней культуры, и что, если я против мата - то я робот по-вашему, да?»
Но, наверное, самым ярким примером человекоподобного не-лица, с которым сегодня всем приходится иметь дело, является Президент – то есть, образ главы государства, как он функционирует в большинстве стран. Глава государства – якобы человек, и в законодательстве присутствуют требования к претендентам на высший государственный пост вроде гражданства и возраста, какие могут относиться только к настоящему, живому человеку. При этом, благодаря возможностям современного телевидения и прочих коммуникаций, глава государства «входит в каждый дом», многие люди находятся с ним в состоянии псевдообщения, и по крайней мере по отношению ко многим он играет роль важнейшего Примера, или даже Образца, Эталона Человека. Между тем, глава государства с которым они имеют дело – не человек, а сконструированная коллективная реальность. Он говорит слова, которые за него написали другие люди. Он принимает решения, в значительной степени продуманные и подготовленные другими людьми. От его имени выходит множество документов, которые он, быть может, и не читал, или, по крайней мере, точно не писал. От его имени рассылаются поздравления, приветствия и соболезнования, которые он, быть может не только не читал, но даже не подписывал – впрочем, это не известно, и проверить трудно. Если президенту написать письмо, он его не получит - в лучшем случае письмо придет к кому-то из чиновников президентской канцелярии. Как-то Владимир Путин на вопрос, «кто ему выбрал эту рубашку» сослался на свой аппарат и признался, что он вообще мало что выбирает сам. За каждым шагом и жестом президента скрываются другие люди.
Когда Виктор Пелевин в романе «Generation P» написал, что большинство известных российских политиков на самом деле являются лишь созданными компьютером виртуальными образами, то он воспользовался тем обстоятельством, что между образами политиков, как они даны подавляющему большинству населения, и телесным существованием этих политиков как людей действительно имеется огромное количество опосредований – как технических, так и организационных, а, следовательно, независимо от того, существуют ли живые прототипы образов СМИ, или нет – результат с точки зрения массового сознания был бы одинаковым.
Иными словами, вопреки постулатам феноменологической социологии, человек все более общается с людьми не лицом-к-лицу, а лицом-к-лицу он все чаще общается с «не-людьми и «псевдо-людьми».
Но почему это важно? С точки зрения феноменологической социологии на это есть как минимум, две причины.
Во-первых, важнейшим моментом феноменологии является возможность сравнения своего телесного облика с телесным обликом других людей. Это сравнение является очень важным условием для признания другого человека сознательным существом, подобным мне. О чужом сознании я сужу, прежде всего, на том основании, что его носитель, как и я, обладает телом, и тело другого порождает «эффекты», аналогичные тем, что в моем теле – я это знаю – играют роль проявлений деятельности сознания. Телекоммуникации устраняют человеческое тело как обязательный и привилегированный аксессуар ситуации общения, а вместе с ними они устраняют и важнейший источник возникновения Веры в Другое сознание. Иными словами, устраняя тело собеседника, телекоммуникации устраняют важный фактор преодоления солипсизма.
Во-вторых, «классическая» версия феноменологической социологии предполагает что, создавая себе, представление об обществе, человек домысливает неизвестных, но предположительно современных ему по времени людей по аналогии с известными людьми, которых он видел и с которыми тем или иным способом общался. В современном мире человек будет домысливать отдаленную от него периферию социума не как совокупность людей, а как совокупность коммуникационных и силовых узлов, подобных виртуальным персонажам и техническим устройствам, с которыми он имеет дело наряду с живыми людьми – а зачастую чаще, чем с живыми людьми.
В свое время Никлас Луман сказал, что «мы имеем дело с двумя разновидностями окружающего мира, различающимися в том, участвуют они в поддержании коммуникации или нет, т.е. можно или нет обращаться к ним как к «личностям». Таким образом, критерий признания «Объекта» личностью еще недавно была его способность вступать в коммуникацию. Однако сегодня этот критерий явно «сбился» - коммуникацию все лучше поддерживают технические устройства и коллективные реалии, а значит все более «объектов» не являющихся людьми начинают быть похожими на личности – а в силу этого и само общество начинает домысливаться как населенно не-людьми.
Здесь особенно актуальной становится мысль, выраженная французским социологом Бруно Латуром – что, якобы принятая в Новое врем парадигма, четко отделяющая людей от животных, вещей, технических устройств и явлений природы была ошибочная, что реально мы имеем дело с синтетическими реальностями, представляющими собой системы взаимодействия людей и не-людей, и вообще, что общество будущего нужно представить как некий «парламент вещей», в котором в разной степени представлены феномены разных порядков, уровней и степени одушевленности.
Немецко-америкаснкий философ Ханс Ульрих Гумбрехт пишет, что всю западную культуру можно истолковать как «процесс все большего оставления и забвения присутствия» - Гумбрехт имеет ввиду именно непосредственное телесное присутствие, которым западная культура жертвует в пользу «значения» - то есть бесплотного смысла, стоящего «за» непосредственно воспринимаемыми вещами. Если это так, то избавление от непосредственного присутствия человека в коммуникации оказывается лишь частным случаем избавления от непосредственного присутствия вещей в восприятии – однако, по понятным причинам, этот «частный случай» кажется особенно важным, поскольку общение с людьми явно обладает ценностным приоритетом по сравнению с «восприятием вещей» другого типа.
Правда, надо признать, что преодолеть вековые традиции общения очень трудно, и системы дистанционных коммуникаций еще пока цепляются за человеческий облик, пытаясь, насколько возможно, его имитировать.
То, что пресса, в подавляющем большинстве случаев придерживается авторского принципа подачи материалов, то, что у каждой газетной статьи и у всякой телевизионной передачи есть автор, фамилия которого сообщаются зрителям и читателям, связано отнюдь не только честолюбивыми амбициями журналистов, но и с тем, что газеты пытаются доступными им средствами создать иллюзии человеческого голоса, иллюзии разговор читателя с конкретным антропоморфным собеседником, у которого, правда, нет человеческого облика, но зато хотя бы есть имя и фамилия.
Человеку доверяют больше, чем безликим сообщениям, что отчасти связано с тем, что с идеей личности, персоны связаны идея ответственности - перед обществом, перед другим человеком, перед моралью или перед инстанцией, освещаемой религиями. Правда, верующие люди, и в особенности служители церкви, могли бы на это возразить, что угроза «есть божий суд» относится отнюдь не только к отдельным людям, но и к сколько угодно большим социальным образования, поэтому вулканы, цунами и нашествия варваров в порядке наказания губят целые города и царства, и нельзя отрицать возможность того, Всевышний покарает весь Интернет вместе со всеми пользователями. Но, несмотря на это благочестивое соображение, люди по-прежнему больше доверяют источникам информации, скрывающимся под маской человеческого лица. Введенный в России в 2005 году запрет на использование образов людей в рекламе алкогольных напитков был не случаен, поскольку люди – товарищи, собеседники, собратья по человечеству - все еще являются привилегированными источниками информации для в большинства населения, и поэтому законодатели, которые хотели сделать рекламу алкоголя менее эффективной, сознательно или бессознательно ударили по ее самому главному инструменту.
Дети, как правило, пока еще начинают общаться с людьми раньше, чем с машинами и виртуальными источниками информации. Также немаловажно, что общение с людьми пока еще признается как более ценное: общение с живым человеком в определенном смысле служит эталоном общения вообще. Но ситуация меняется буквально у нас на глазах. Дети начинают общаться техническими устройствами все раньше – уже существуют экранный видеоряд, предназначенный для восприятия грудными младенцами. Вполне уже представимо поколение, которое начинает овладевать получением информации от неких технических устройств раньше, чем учиться общаться не только со сверстниками, но и с родителями. Если ребенок овладевает искусством вполне полноценного общения с компьютером до того, как научается коммуницировать с живыми людьми, то компьютерные образы и компьютерные интерфейсы уже не нуждаются ни в каком человекоподобии. Анонимные надписи, абстрактные схемы, коды, отличающиеся от естественного («человеческого») языка или другие – специфически техногенные, не человекоподобные коммуникационные интерфейсы становятся не менее, а то и более привычными, чем образы говорящего человека. Кроме того, такого рода дегуманизированные интерфейсы все более эмансипируются по отношению к образам человека-собеседника с точки зрения приписываемой ценности.
Человек-собеседник перестал быть обязательным, или, по крайней мере, привилегированным элементом ситуации общения. Глобализация в сочетании с развитием средств связи делает все более обычным деловое общение с людьми отдаленными расстоянием, при котором собеседник представлен лишь неким аспектом, который доносит техника: голосом в телефоне, строчкой на экране компьютера. письменным посланием, написанным по безличным правила и на искусственном жаргоне. Корпоративные компьютерные сети позволяют служащим, сидящим в соседних комнатах, общаться, не видя и не слыша друг друга. То, что происходит между служащими в корпоративной сети даже уже и нельзя назвать общением – это просто функциональное взаимодействие. Ханс Гумбрехт с некоторым беспокойством говорит о возможном отмирании общения преподавателей и студентов «лицом к лицу» - постольку, поскольку «живое» высшее образование становится все дороже, а средства коммуникации – все дешевле и эффективнее.
Живое межчеловеческое общение, происходящее на естественном языке, близком к литературному, вытесняется в приватную сферу: люди говорят друг с другом за обедом и в семье, а на работе не говорят, а взаимодействуют с виртуальными мирами и техническими устройствами. Эта «приватизация» важна даже не потому, что общения становится меньше (хотя – поэтому тоже), но еще и потому, что общение утраивает значимый социальный статус: это с женой вы можете «говорить», а чтобы заработать денег, нужно не болтать языком, а войти в систему, зарегистрироваться, послать кодовое сообщение. Таким образом, происходит то, что можно было бы назвать (подражая названию книги Ортега-и-Гасета «Дегуманизация искусства») «дегуманизацией общения» - то есть утеря человеческого образа из ситуаций общения.
Правда, надо признать, что далеко не всё, что мы видим в развитии средств телекоммуникации имеет столь однозначный характер. История средств связи можно представить как борьбу противоположных тенденций: устраняя «личность» собеседников, их живое присутствие и их антропоморфный облик, телекоммуникации время от времени пытаются компенсировать эти свои действия хотя бы на иллюзорном уровне. По словам Ханса Гумбрехта, «Некоторые из спецэффектов, создаваемые сегодня наиболее передовыми коммуникационными технологиями, могут оказаться средствами, вновь пробуждающими стремление к присутствию». Обезличивание отправителя в переписке компенсируется с помощью подписи, идентифицирующих отправителя реквизитов и знаков, а также идентификаторов личности, как почерк и индивидуальный стиль. «Слепой» телефон прозрел, обернувшись видеотелефоном, электронные письма часто сопровождают фотопортретом отправителя – и так далее и так далее. Борьба между анонимностью и образностью коммуникаций драматична, и ее исход непредсказуем – поскольку обе функции телекоммуникационной техники – и обезличивание, и преодоление обезличивания – соответствуют человеческим потребностям, хотя и различным потребностям.
Еще сравнительно недавно могло создаться впечатление, что обезличивание возникает лишь вследствие скудости технических средств: телефон не показывает лица говорящих, поскольку он просто не может передавать видеоизображения. Теперь мы видим, что люди просто не хотят пользоваться видеосвязью, им действительно легче и комфортнее прятать свое лицо за голосом, а еще комфортнее – прятать и лицо и голос за текстовыми записями, форматы которых множатся не по дням, а по часам: email и ICQ, чаты и форумы, «живой журнал», SMS, пейджеры – и так далее, и так далее.
Несколько огрубляя, можно утверждать, что как отправители сообщений мы бы предпочли прятать свою личность, но как их получатели мы бы хотели точно знать личность отправителя. Поскольку всякий участник общения попеременно бывает то отправителем, то получателем сообщений, то и развитие телекоммуникаций получает прямо противоположные мотивирующие сигналы, и предсказать, в каком направлении все это будет двигаться, затруднительно. И все же, тенденция к «сокрытию лица» просматривается невооруженным взглядом. Любопытно, что уже сегодня прогресс техники телекоммуникаций, компенсирующий их же собственное обезличивающее действие, сам частично компенсируется еще более сложными техническими нововведениями, связанными с созданием ложной виртуальной реальности - «масок». Телефонная связь спрятала человеческое лицо, этот ее недостаток был компенсирован возникновением видеосвязи, но теперь можно легко представить, что видеосвязь будет использоваться лишь для передачи виртуальных образов, не имеющих отношения к собеседникам. Современные коммуникационные серверы – в частности, почтовые службы, форумы и чаты – позволяют собеседникам прилагать к письменным посланиям свои фотографические портреты – однако большинство общающихся либо не используют эту опцию, либо используют в ней чужие фотографии и рисунки, скрывающие личность под маской.
Поскольку исход этого противостояния неизвестен, то остается надежда на «гуманистический» сценарий развития – когда совершенствование технических средств коммуникации приведет к тому, что «живое» общение, когда собеседники делят друг с другом общее пространство и время, и созерцают телесный (или, по крайней мере, антропоморфный) облик друг друга опять станет привилегированным и обыденным, хотя бы на иллюзорном уровне. То есть, обыденностью станет общение с виртуальным призраком собеседника, обладающим всеми приметами живого, телесно присутствующего здесь и сейчас человека. Это, впрочем, не устранит всех проблем, связанных с отказом от живого общения «лицом к лицу», но, по крайней мере «демпфирует» самый острый и бросающийся в глаза аспект этой проблемы: исчезновение из коммуникации человеческого облика.
Однако, надежда на этот гуманистический сценарий развития культуры ослабляется из-за того, что под человеческое тело «подкапывается» не только эволюция средств коммуникации, но и эволюция биотехнологий, медицины и генетики. Параллельно тому, как человеческий облик перестает быть «дорогим» и «незаменимым» в системе коммуникаций, человеческий телесный облик - но уже не в смысле «воспринимаемого образа», а в смысле действительной телесной формы - перестает быть дорогим и незаменимым в глазах биотехнологов. Наука находится на пороге решительных шагов по совершенствованию и изменению человеческого тела, причем, по утверждению фантастов и футурологов, важнейшим шагом в этом направление должен стать симбиоз человека с компьютером – в форме вживления в человека «чипов», «электродов» подключения к компьютеру через «провода» - в общем, еще неведомо, как. Симбиоз с машинами должен идти параллельно иными усовершенствованиям тела, примитивную и, можно сказать «эмбриональную» форму которых являет пластическая хирургия. Таким образом, неприсутствие человеческого облика в коммуникациях постепенно станет отражением не убого состояния самой техники коммуникаций и даже не отражением психологических потребностей собеседников, которые стараются «спрятаться» за технические устройства. Дезантроморфизация и дегуманизация общения в конце концов окажется отражением процесса ухода человеческого облика из жизни.
Для эпохи постепенного прощания человека с собственным обликом «бесчеловечность», и «безликость» субъекта коммуникации будет естественной и закономерной. Можно даже представить себе «антиутопическую» ситуацию, в которой любая формально-безликое присутствие в общении – хотя бы в виде кодовой строчки в чате - более приятно для моих собеседников, чем созерцание моего уродливого, искаженного многочисленными хирургическими и генетическими «усовершенствованиями» тела. Нельзя исключать, что безусловно ожидающую нас в ближайшие десятилетия и столетия эпоху экспериментов над телом внешний вид тела будет считаться неприличным. Могут возникнуть множество причин скрывать тело: одни будут стесняться горьких плодов деятельности «чудо-хирургов» и «биотехнологов», других наоборот, будут стесняться того, что еще никак не усовершенствовали свой «хабитус». Требование показать свой облик в таких условиях станет таким же неприличным как требование назвать точную цифру своих доходов. Тогда люди будут нуждаться в скрывающих их лицо чадре, и эту чадру им предоставят средства коммуникаций с их давними традициями обезличивания.